Кто такой Серафим Гордиенко
– Серафим Гордиенко сегодня у меня в гостях, военнослужащий 14-го отдельного полка Сил беспилотных систем, все правильно я говорю?
– Так точно.
– На вашем счету, из того, что я вижу, поражены, вас и ваших коллег, это поражены "Буки", это РСЗО, это артсистемы. Вы когда-нибудь думали о том, какое это количество денег потрачено российской федерацией? Сколько стоит эта техника? Эта техника стоит просто безумные, я думаю, что это миллионы долларов, какие суммы вы поразили?
– Мы когда-то это считали, сумма была близка... просто это сложно сосчитать точно, поскольку данные засекречены, но из открытых источников, из того, что мы считали, там сумма была где-то до $700 млн. В любом случае это совместная работа нас как разведчиков, реактивной артиллерии, в любом случае, это наша общая заслуга, полностью это не присваиваем, но так было приятно то, что мы были причастны к таким эпизодам.
Жирные цели противника
– Какие жирные цели из вашего опыта поразили вы, ваши коллеги и ваше подразделение?
– Одними из самых жирных целей, о которых можно говорить и которые были в каком-то смысле на счету моей группы, хочется начать с БМПТ "Терминатор". Это был экспериментальный русский проект. В тот момент в россии, насколько известно из открытых источников, их было около 10 единиц. В тот момент мы работали в составе 140-й ОРБ морской пехоты, на Кременском направлении, как экипаж аэроразведки. Около двух лет назад, 8 февраля 2023, мы обнаружили и скорректировали огонь по этой бронемашине. Это была наша первая запомнившаяся жирная цель. Об этом писал Forbes, об этой информации также пишет Википедия. Это была совместная работа нашего разведывательного компонента и способов поражения артиллерии. Насколько я помню, это был 148-й артиллерийский дивизион. С тех пор в составе 14-го полка моя группа была причастна к обнаружению и уничтожению, корректировке огня по 5 системам ЗРК "Бук".
Около года назад, на Донецком направлении, был очень плодотворный декабрь. Через две недели мы совершили три вылета, когда позволяла погода. Во время этих вылетов мы обнаружили и скорректировали огонь по пяти системам, тогда мы вели себя нагло, могли залетать непосредственно в их зону действия, пролетать над ними.
– А что нам позволяло вести себя нагло?
– На тот момент россияне еще не до конца понимали, как эта система работает, и не осознавали, насколько оперативны могут быть наши средства реактивной артиллерии. Они плохо могли обнаруживать. Что меня больше удивляло – это то, как мы могли висеть от 15 до 30 минут над ЗРК. Они, имея современные системы радаров, понимали, что мы находимся там, но ничего не делали. Судя по всему, у них был приказ не передвигаться с места дежурства. Сейчас тактика изменилась: тогда они стояли на месте, что позволяло нам оперативно передавать информацию на средства поражения, и они оперативно отрабатывали. Тогда это было очень просто, ты мог за один вылет скорректировать огонь по двум системам. Вот один из примеров. Погода была ужасная: кромка облаков была намного ниже, чем нам позволяют технические характеристики наших платформ. Мы летели на высоте 400 метров на две активные засечки "Бука". Нашей задачей было скорректировать поражение. Мы обнаружили их – это были Бук-М3 и Бук-М2, очень ценные системы, особенно когда они работают в паре. Мы передали координаты, и средства поражения решили отработать одной ракетой по Бук-М2. Когда они отработали, началась детонация. Сначала мы не поняли, что произошло, потому что после этой детонации начал гореть и "Бук-М3". Мы подумали, что, возможно, было две ракеты. Члены экипажа валялись мертвыми. Мы думали – классно, две ракеты пустили, отработали одновременно. Но когда начали анализировать, что произошло, общались с реактивной артиллерией, говорим красавчики, две ракеты пустили. Говорят: "Нет, мы пустили одну". Такого быть не может.
– Такое часто бывает?
– Такого почти никогда не бывает. Из того, что я слышал, это единственный случай в истории. Пустили одну. Как это произошло? Оказалось, что по прилету по "Бук-М2" началась детонация, ракета из него вылетела в "Бук-М3", сдетонировала, подожгла его и убила часть экипажа. Так повезло, бывает раз в жизни. Другая история. Это Донецк, 1 января 2024 года. Мы производим разведку местности. Не было никакой специальной задачи – стандартная задача для аэроразведчика. И тут мой оператор камеры, который так же был добровольцем со мной в Песках в составе "Правого сектора" и помнит, как, сидя там, по нам наваливали из стоящего на терриконе танчика думает: "Ну, я посмотрю на этот террикон, может, там будет какой-то танчик".
Видим, что на терриконе стоит "Бук-М1". Это было утро 1 января. В общем, мы не ожидали увидеть такую цель. Сначала думали, что это какой-то макет. Нам на стриме говорят: "Ребята, это макет, там не обращайте внимания". Сначала мы просто его отфотографировали и улетели дальше. Но потом я набрал одного знакомого из ПВО и спрашиваю: "Друг, можешь проанализировать?" Он говорит: "Здесь что-то точно не так, там ракеты от разных систем "Бук"... Ну, для макета это очень круто. Вряд ли они бы так заморочились. Я бы вам советовал что-то подумать над этим". Говорю ребятам: "Возвратимся". На этот "Бук" прилетели. Я видел, что у него из выхлопной турбины идет дым – значит, он заведен. Макеты заведены не бывают. Передали информацию и через 8 минут после этого очень оперативно отработала АТУ. Удар нанесен одной ракетой – прямо в цель. Детонация с террикона. Весь Донецк. Мы сразу бежим в "Подслушано Донецк" читать комментарии. Там пишут: "Боже, ужас, ядерный взрыв!" Это было очень приятно. Сейчас тактика россиян поменялась.
- Читайте также: "Вдвоем держали посадку. Притворялись, что нас много" - "Пастор" откровенно о страхе, пленных, вере на войне в "Кто с Мирошниченко?"
Как россияне маскируют свою технику
– Сейчас насколько они тщательно прячут эту ценную технику и насколько сложно ее сейчас поразить?
– Стало сложнее, потому что системный признак россиян – то, что они делают выводы. Да, они допускают ошибки, но затем глубоко их анализируют. Это ведь были не только мы. В декабре-январе прошлого года они пережили "геноцид ПВО". Но, я так понимаю, после проведённого анализа поняли, что нужно менять тактику. Теперь эта тактика выглядит по-другому, сейчас они активнее реагируют, когда видят наши самолеты-разведчики. Почти все их ценные системы ПВО – "Буки", С-300, С-400 – сейчас прикрыты очень плотной системой ПВО, сбивающей дроны. В настоящее время их тактика изменилась.
Как полк преследует свои цели
– Часто бывает, что вы охотитесь за одной целью, а уничтожается что-то другое?
– Вы сейчас описали почти то, как часто происходит. У нас были случаи, когда наши экипажи разведки проводили секторную разведку – просто искали любую цель. Залетают, а там на поле стоит "Тор". "Тор" – это одна из самых дорогих и самых опасных для дронов систем ПВО. Его основное предназначение – сбивать дроны. Есть разные модификации: "Тор-М2", "Тор-М1", а также "Панцирь" – все они очень опасны для дронов. Видим на этом поле – "Тор". Если его увидели, то, наверное, надо отработать. Наши экипажи передают информацию, полковые средства поражения оперативно работают – и система уничтожена. Здесь вопрос даже не в том, что ты можешь сделать очень хороший план, но если во время выполнения этого плана ты видишь что-то вне его рамок, что может быть еще более приоритетным, то важно вовремя среагировать. Это и есть признак хорошего подразделения.
Как бы Наполеон вел себя сегодня?
– К чему я спрашиваю – потому что когда происходят подобные операции, и я так же читаю об этом, радуюсь, аплодирую, говорю: "О, классно, хорошая цель поражена!". На самом деле хочется понять, вы рассказали, какая за этим стоит огромная работа. Большое количество людей все это просчитывает, большое количество техники применяется. И с первого раза может не получиться?
– Вот я когда-то пытался для себя понять: я как человек, который рос на мифах Наполеоновской Франции, для меня это был один из центральных мифов моего роста, думал, а как бы вел себя Наполеон в нашей войне? Как он себя смог показать, смог ли себя так проявить? Понимаю, даже в условиях Второй мировой войны, если взять, например, операцию "Оверлорд" – высадку в Нормандии – я о ней очень много читал и изучал, я понимаю, что это была одна из самых гениальных операций в истории человечества. Технически взять миллион людей и высадить их на побережье так, чтобы они могли провести стратегическую операцию, – это не просто сложно, это почти невозможно. На подготовку уходит сотня тысяч людей, которые будут заниматься логистикой, анализом, сбором информации о том, что происходит в городе, где будет это вторжение. Это просто невероятная работа, а сейчас все еще сложнее, потому что появился компонент дронов, кардинально меняющий ход войны. Постоянно появляются новые изменения в этом компоненте: либо наши революционные подходы, либо русские, либо наш ответ на их нововведения. У тебя с каждым днем, с каждым месяцем увеличивается количество факторов, которые нужно учитывать. Понимаю, если бы Наполеон попал на нашу войну, ему пришлось бы знать гораздо большее, чем он знал, пришлось учиться гораздо больше, чем он учился. Здесь уже вопрос не только в одном Наполеоне, а в пришедшей вместе с ним команде, в группе людей, которые бы составляли его штаб, его аналитический отдел, оперативный, плановый, отдел разведки. Сейчас один человек уже не может так повлиять на ход войны, как раньше, сейчас это уже комплексная работа десятков людей, вносящих свой вклад. И чем дальше, тем война будет сложнее, будет еще больше других компонентов. Наземные дроны, когда-то интегрирующие искусственный интеллект – и это будет гораздо страшнее, чем сейчас, и надо будет и это учитывать. Война меняется, меняется подход к ней, и чем дальше, тем все это труднее.
– Вам сколько лет, Серафим?
– 22.
На каких направлениях воевал военный
– 22, за это время вы на каких направлениях успели повоевать?
– На всех, кроме Курского.
– Кроме Курского. Какое направление для вас было самое сложное?
– Это сложно сказать, потому что я работал на разных направлениях в разных условиях. Непосредственно, когда мы там находились в непосредственной близости от врага, это было Кременское направление в составе морской пехоты, кстати, прорекламирую свое бывшее подразделение, это тогда был 140-й отдельный разведывательный батальон, на момент Кременской кампании это был наилучшее разведывательное подразделение сектора, которое обеспечивало ситуационную осведомленность и ОТГ "Лиман" на тот момент и смежным подразделениям на самом высоком уровне, то есть те подходы, которые они тогда использовали, они в контексте войны того времени были абсолютно революционными, сейчас их расширили, мою роту прежнюю, до отдельного батальона – 426-й, насколько помню, отдельный батальон морской пехоты. И это одно из лучших подразделений дронов в Вооруженных силах Украины. Очень приятно, что я когда-то был частью этого подразделения и тогда, когда мы там работали, мы занимались тактическими дронами DJI Mavic, молодые и горячие парни, там иногда работали в километре от противника, иногда еще ближе, требовала тактическая ситуация, мы никогда ни от чего не отказывались. Но Кременское направление, в тот момент – 2023 год – тогда и FPV так не использовалось, и лес немного нивелирует этот дроновый элемент. В этом плане было немного легче, но понятно, что война в лесу имеет свою специфику очень серьезную. Это на тебя и давит психологически, потому что ты не полностью визуально контролируешь происходящее перед тобой, очень много факторов. Самое сложное тогда было то, что нужна была системная работа каждый день, несмотря на погодные условия, я помню, когда мы были вынуждены в один из дней, так абсолютная запара, мы ожидали огромное российское наступление, оно тогда так и не случилось, но у меня была задача, я тогда был командиром группы. У меня была задача: нужно было разведать большой участок леса, а разведка в лесу – это самый сложный элемент воздушной разведки, ты просто понимаешь, что если ты сможешь просто привязаться к тому, что ты нашел в лесу, координаты этому дать, ты уже после этого можешь разведывать все, что угодно: посадки, все что угодно, город... Просто лес – это самое сложное. Мне дали район, кроме того, что это лес, там еще и все сливается в такой серый оттенок, там что-то отличить очень сложно. Мне сказали так: у тебя есть задача, ты это разведываешь, и от того, как ты это разведаешь... Завтра пойдет туда наша разведгруппа батальона, и они будут ориентироваться на твою информацию.
– Их жизнь зависит по существу от того, как вы поработаете?
– Буквально. А мы тогда работали там из одного населенного пункта, на тот момент это был где-то километр от вражеских позиций, разумеется, постоянно тебя обстреливают, и это нормально, но поскольку молодые-горячие – и... это не по нам, россияне идиоты, просто так бьют планово. И мы тогда сидели в пробитом подвале, там бетонная плита свисала, и просто понимаешь: любой прилет и там все просто рухнет. У меня была температура 40, я очень сильно заболел, чувствовал себя совершенно ужасно. Я понимаю, что мне нужно выполнить задачу, я говорил моему побратиму, говорю: "Друг, если я потеряю сознание, ты, пожалуйста, меня разбуди, чтобы я дальше мог работать, потому что мне нужно это закрыть". Я за день совершил 28 вылетов на Mavic, это невероятное количество, задачу выполнил, не знаю, что там происходило дальше, никаких нареканий не было, поэтому подозреваю, что это было успешно, но этим я не горжусь, там просто стандартный формат работы. Есть задача и есть необходимые условия, которые нужно сделать для того, чтобы она была выполнена. Иногда эти условия легкие, иногда они сложные, но когда от этого зависит жизнь других людей, которые непосредственно туда идут и стреляют там из автоматов, наверное, приоритетнее для меня преодолеть все собственные проблемы и это все сделать, потому что я понимаю, что их вклад намного более жертвен, чем мой, в тот момент.
- Читайте также: "Понимаем, что нас намного меньше, чем противника" – о Секретах работы рассказала снайпер бригады "Рубеж" НГУ в "Кто с Мирошниченко?"
О личных трудностях во время войны
– Такое понятие как "собственные проблемы" вообще существует на войне?
– Они существуют, они очень часто катализируются на войне, война так или иначе, вот даже сейчас, когда многие от нее устали, она все равно заставляет тебя находиться в постоянном экстремальном состоянии сознания, ты чувствуешь войну гораздо ярче, чем сидел бы в тылу. Особенно это резко проявлялось в первые полгода полномасштабки, когда просто все общество максимально быстро, в один момент, переключилось из гражданского состояния в состояние глобальной тотальной войны, на которой непонятно, чем все закончится, без какой-либо существенной помощи, без четких границ, просто каждый день динамические наступления оперативного уровня. И это тебе позволяло, когда вот ты находишься в этом состоянии, и ты – комбатант, ты чувствуешь весь мир, все окружающее совершенно иначе, у тебя другое понимание цветов, вкусов, ты иначе чувствуешь теплоту чая, который пьешь. Смотришь, а там очень красивый закат. Там просто стоишь и на него смотришь, пока он там не кончится.
– Кстати, военные очень классные фото всегда делают, когда закат. Смотришь. Обычно, возможно, гражданский человек не всегда и будет ехать по дороге и обратит внимание, а военные замечают.
– Очень сильно проявляются эмоции от какого-то такого обычного человеческого общения. Помню, когда мы заходили в освобожденный поселок, не буду говорить, что за поселок, там была девочка, здание стояло в начале этого поселка, и она каждый день выходила на дежурство, рисовала какие-то рисунки, приветствовала военных, каждую военную машину приветствовать, Слава Украине, какие-то конфеты-рисунки. И когда я это увидел, меня очень сильно растрогало, просто... Ты вот видишь наглядно, за что ты воюешь, ты видишь: человек, невинный ребенок, который находится в оккупированном разбомбленном поселке, но он там ментально не сломался, и он вот четко понимает, для чего ты пришел его его деоккупировать, он отчетливо видит, что ты для него сделал и всей своей сущностью тебя благодарит за это. Это очень сильно трогает и когда ты находишься опять-таки в экстремальном состоянии, ты в поселок заходишь, потом тебе надо идти дальше, ты это чувствуешь гораздо глубже, гораздо глубже... Символизм на войне – это один из таких основных элементов, которые замечаешь, могут быть абсолютно какие-то оксюмороны.
Символизм на войне
– Каков ваш личный символизм?
– Символизм повсюду на войне, абсолютно, особенно это в зависимости от того, на каком она этапе, этапность на войне тоже очень характерно вырисовывается. Ты понимаешь, она очень сильно изменилась и, соответственно, у тебя даже эмоциональное состояние очень сильно менялось.
Когда мы начинали – первые полгода в составе "Правого сектора", как добровольцы, в 19 лет, без оформления, без зарплаты, без каких-либо гарантий… Если бы я погиб тогда, то просто остался бы гражданским лицом, неизвестно почему умершим в Песках Донецкой области. Весна. Ты живешь в километре от врага, тогда я еще этого не знал. Только сейчас, просматривая Google Maps, думаю: "Вау, мы жили в километре или в полутора километрах от врага жили". Тогда это казалось более или менее приемлемым – мы работали из минометов рядом с местом, где жили. Сейчас это просто невозможно. Там погибнешь через пять минут. Но тогда… мы жили, ходили на рыбалку. Несмотря на то, что во двор постоянно что-то прилетало, страшно, мы все равно ходили на рыбалку, наслаждались весной. Один из самых символических моментов – как весной начинают цвести деревья. Пески – это очень символическое место, где уже 10 лет не прекращается война, но сквозь развалины прорастают цветы. Там цветут яблони, и это очень красиво. Это момент, когда ты понимаешь определенный символизм: как Украина расцветает, пытаешься искать художественные проявления, все романтично, но со временем это меняется, не так это воспринимаешь. Война приобрела другой математический признак, более профессиональной армии: армия, дивизия, все гораздо серьезнее стало. И русские изменились, и мы изменились. Теперь все воспринимается по-другому. Но в том и суть войны: у нее всегда есть этапы. И разные эмоции, которые ты испытываешь на этих этапах, – это нормально.
Как развиваются Силы беспилотных систем
– Поговорим отдельно о Силах беспилотных систем. Сейчас у нас есть целая структура, она создана. Вы как человек, который, я так понимаю, знает этот путь от А до Я, видели, как происходила эволюция. Сейчас мы замерли в ожидании. Мы не знаем, как будут разворачиваться события дальше. Турбулентность в мире, стране. Хочется все же услышать какие-то положительные от вас мысли по поводу того, насколько мы смогли за это время развить свои способности в сфере беспилотников и какие у нас шансы дальше развиваться, независимо от того, как будут разворачиваться события в мире, какой будет международная поддержка. Что мы смогли сделать и что можем сделать дальше в развитии Сил беспилотных систем?
– Я начну с этапа, когда сил беспилотных систем еще не было, но уже была необходимость к ним идти. Я понимаю, что Украина во время войны, как и во время любой тотальной войны в контексте какого-нибудь локального региона, очень быстро проходит определенные этапы. То, что мы сделали через год-два, в мирное время в других странах сделать гораздо сложнее.
Украина прошла невероятную эволюцию в отношении управления подразделениями беспилотных систем, самих беспилотников, создания суперуспешных БПАКов. Я служил в подразделении, рота БПАК была сформирована еще в 2019 году, то есть задолго до начала полномасштабной войны. У них уже были фиксированные крылья, не только Mavic. У них был опыт их применения. Из того, что я слышал и что понимаю, в начале войны, когда еще не было опыта тотального применения беспилотных систем, в начале войны было сложно использовать их на системном уровне, потому что фронт был супердинамичный, каждый день происходили оперативно-тактические наступления с обеих сторон. Сегодня ты работаешь в 15 км от врага, а завтра уже в 5. Никто не мог супероперативно передать эту информацию. Нет тотально у всех "Старлинков". Не было ситуационной осведомленности. Не было таких систем, как сейчас – "Дельта" и других повсеместно используемых платформ, их тогда просто не было. Но уже тогда есть фиксированное крыло, которое работает и сейчас. Технология есть, ты взлетаешь, видишь огромную русскую колонну, но не можешь нормально передать эту информацию. У тебя есть рация какого-нибудь артиллериста, который стоит где-то там, непонятно, какой у него калибр и хоть как-то передаешь ему информацию, а он говорит: "Я не могу туда попасть". Некому больше передать информацию. И все – у вас нет возможности ничего с этим поделать. Пока вы разворачиваете комплекс, фронт уже сдвинулся, и вам приходится покидать позицию. Это условия...
– То есть, это упущенный шанс? Могло бы быть что-то серьезное-грандиозное, но...
– Да, но чтобы провести такие изменения очень часто нужен опыт непосредственных военных действий на таком уровне. Очень сложно было додуматься, когда не было понимания, как будет действовать враг, как они будут воспринимать. Тогда, например, подавление РЭБ противником не было существенным – россияне сами не до конца понимали, как с этим работать. Понятно, что в начале полномасштабного вторжения королями воздушного поля боя стали Mavic – дешевые тактические дроны китайского производства, стоившие относительно немного по сравнению с другими беспилотниками. Они давали возможность супермобильно развернуть их, вылететь, там очень качественная камера, снять, вернуться, перебежать. Если потеряешь дрон – это не критично. Для этого фронта это был незаменимый аппарат. И он до сих пор остается незаменимым и так же работает в Вооруженных силах Украины, просто в тот момент это было так. Когда мы начали заниматься дронами после минометов, я понимал, что в нашем возрасте вряд ли мы станем гениальными артиллеристами. У нас нет соответствующего образования. Я вообще-то гуманитарий. Но дроновая история – это была новая история, которая только начинала разворачиваться. Мы решили попробовать, потому что немного разбирались в IT. И начали в этом направлении двигаться. Я помню те времена, когда эта отрасль начала системное развитие, но многие правила определялись непосредственно на поле боя. Помню, что мы делали. И понимаю, что сейчас, если бы кто-то так работал, он бы погиб за 10 минут. Например, когда перед тобой река, а ты в низине и тебе надо поймать связь, мы тогда забирались на крышу здания, чтобы поймать связь, с пультом в руках стояли. Около нас что-то падает: "Это не по нам, это россияне просто так стреляют". Обломки шли наверх, ничего страшного. Я понимаю, что сейчас так себя вести нельзя. Моментально будет возмездие за такую ошибку. Когда тебе нужно было полетать как можно дальше, ты шел чуть ли не в серую зону, на какую-то разбомбленную ферму. В воздухе чувствовалась смерть. Ты не должен там находиться, но надо было. Тогда еще такие ошибки прощались. Было много приемов, которые мы использовали. Мы их просто придумывали, применяли, потом кому-то об этом рассказывали, и они тоже начали использовать, впоследствии становились стандартом. Так происходило развитие на том же уровне.
Потом через полгода, из того, что я понимаю, начались системные процессы, как это все надо организовать, чтобы дронные подразделения, отдельные структуры начали появляться, чтобы внедрять единые стандарты, разделять там тактические БПЛА, там оперативно-тактического уровня, нужны разные требования к тому, как их нужно использовать. В 2023 году был создан экспериментальный проект – 14-й отдельный полк. Единственный в мире, единственный в истории, первый в истории проект крупного подразделения чисто беспилотных систем, в итоге ставший успешным. Я понимаю, что еще при морской пехоте большая часть правил писалась непосредственно при тебе. То же касается нормативных документов – они тоже адаптируются к требованиям. Как бы там что ни говорили, но они тоже адаптируются.
Когда мы говорим... сейчас у нас воюют военные машины, сейчас у нас воюют русская военная машина и наша при поддержке Запада. Когда у тебя воюет военная машина, ты не можешь воевать, как батька Махно, тебе нужна нормальная система. Может, она кому-то не нравится, но это должен быть системный подход к тому, как это должно происходить. Среди них то, что называется пиксель: порядок, дисциплина, понимание, кто где находится, кто что делает и зачем он это делает.
На этом этапе войны, когда россияне пришли в себя от своего поражения 2022 года, это стало необходимым требованием для нас, чтобы быть успешными.
– В чем нам нужно улучшить свои навыки? Вы сказали термин "военная машина" – какие проблемы у нас сейчас есть, что нужно быстрее решить в сфере беспилотных систем, чтобы россияне нас не обошли? Они уже что-то новое на фронт притащили.
– По информации, которая у меня есть, россияне разворачивают собственные силы беспилотных систем. У них существуют структурно аэрополки, как называют, то есть они в принципе повторяют наш успешный опыт, но поскольку мы это сделали раньше, сейчас Силы беспилотных систем уже развернуты, успешно функционируют и демонстрируют в своей сфере успешность управления и нового подхода. Это первый в мире род войск, занимающийся именно этим. Это грандиозная задача – сделать то, чего еще не было во время войны, когда нужно выполнять задачи "на вчера" и одновременно создавать новое структурное образование. Это сверхсложно. Я понимаю, я даже не представляю, насколько это сложно, могу только в это поверить. Я понимаю, что одним из приоритетов, насколько это просто ни звучало бы, является масштабирование, оно сейчас происходит, всех успешных подразделений. Есть рейтинг: 414-й полк – суперуспешный, "Мадяр" – масштабируем, есть суперуспешное подразделение К2 – мы его масштабируем. Так как на это воля военного и политического руководства, это происходит очень быстро. Насколько мне известно, нет больших проблем с рекрутингом, потому что хорошо выстроена работа по медиа.
– Что мы сейчас не делаем, чтобы усилить нашу военную машину? А вам, как военнослужащему, хотелось бы увидеть определенные изменения в каком-нибудь направлении? На что следует обратить внимание?
– У меня специфическое направление – аэроразведка – немного менее прихотливое, чем направление тактических поражений, как fpv. По моему направлению в моем подразделении все хорошо: получаем достаточно платформ и поддержки от государства, поэтому немного сложно проанализировать. Но я так понимаю, что у нас одна из самых успешных компаний, которая производит БПЛА – это UKRSPECSYSTEMS, их флагман – это Shark – это суперкомпания, она за год спроектировала Shark, который является одной из самых успешных платформ в Силах обороны. Они постоянно его масштабируют и модифицируют. Из того, что мне известно об этих модификациях, это просто невероятно, они делают то, что технически казалось бы невозможно. Но проблема какая основная? То, что одна компания не справляется с таким количеством заказов, очень много все заказывают и не справляются, очереди расписаны, возможно, в этом есть проблема – не хватает производственных мощностей в компании, нужно их еще больше развернуть.
– То есть, масштабировать производство?
– Да, я понимаю, в чем проблема. В Украине здесь и ракета прилетает, и процессы затронуты, и люди могут погибнуть, и в целом это проблема. Когда это все происходит в условиях тотальной войны, когда у россиян невероятные запасы ракет, это очень большая проблема.
Гордиенко пессимист или реалист
– Вы вообще по поводу войны, Серафим, в пессимистическом или оптимистическом настроении? Или вы все-таки реалист?
– Поскольку я военный контрактной службы, мои личные переживания не влияют на качество моей работы. Поэтому я готов к любым сценариям и к тем приказам, которые мы будем получать – будем ли наступать, обороняться или отступать. Это не от меня зависит, но все, что от меня зависит, я сделаю и буду делать до того момента, пока это будет необходимо.
О единстве украинцев
– Насколько вы сейчас оцениваете единение в обществе? Это не о политике. В общем – какие настроения среди населения? Может быть, вы общаетесь с гражданскими? Как они сейчас настроены? Какова поддержка вас сейчас как военных?
– Это суперсложный вопрос. Во время каждой войны, когда она длится более двух лет, общество очень сильно меняется, разбивается на многие лагеря. Все эти лагеря хотят разного – кто-то поддерживает мобилизацию, кто-то нет. Кто-то поддерживает снижение призывного возраста, кто-то не поддерживает. Это очень сложно. В нашем случае единственное, на что это влияет, кроме донатов на сборы – это поток рекрутинга. Сейчас с условиями, которые есть... Я объясню на своем опыте, как попал в армию. Я полгода был добровольцем вместе со своими ребятами, группой. Всем было меньше 21 года – 20, 19. "Данте", который у вас был, ему вообще было 18.
– Да...
– То есть, все – супермолодые ребята. Мы с боевым опытом получили отношение в морскую пехоту, пришли в военкомат и говорим: "Мы с боевым опытом, хотим оформляться". Нам ответили: "Извините, но согласно постановлению Генштаба вы не имеете права до 21 года подписывать контракт". Ну, все, ребята, идите гуляйте, когда исполнится 21 – приходите. Но мы с этим не могли смириться, это было невозможно. Я говорю: "А как можно обойти эту историю? Как мы можем поступить?" Говорят: "Ну, если Залужный напишет отдельный приказ, тогда что-нибудь получится". И Залужный написал отдельный приказ по мне и всей нашей группе, чтобы нас взяли в армию по контракту на три года. Сейчас это звучит невероятно, но тогда я не мог вообразить... Меня спрашивали: "Ты чувствовал это как долг? Ты ведь наверняка не хотел, но должен был..." Я говорю: "Нет". Просто то, как я был воспитан, и как я видел, что разворачивается... Есть тотальная справедливость, а есть тотальная несправедливость. Я – человек, воспитанный на рыцарских историях, Наполеоновских войнах... И когда я вижу, что тотальное зло наступает и уничтожает все живое, я не могу не участвовать в этом. Не потому, что я обязан, а потому, что искренне хочу быть частью этой борьбы. Я благодарен своим родителям за то, что они приняли мой выбор.
- Читайте также: "КРИЧАЛ от боли так, что враг мог меня услышать": боец 3-го батальона "Свобода" в "Кто с Мирошниченко?"
– Они так прекрасно отзываются о вас в Facebook. Спасибо вам, постоянно читаем.
– Очень приятно. Я понимаю, что они ощущали, особенно в тех условиях, в которых мы работали. Я ехал в Пески к минометчикам. Какова вероятность, что я там погибну? Наверное, большая. Но я говорил: "Я в любом случае туда поеду. Это часть моей сущности. Вы меня всю жизнь так воспитывали, и я не могу поступить иначе". Они понимали это и приняли мой выбор. Слава Богу, мы прошли этот путь. Я понимал, что я не могу поступить иначе, я всю жизнь к этому готовился. Сейчас я понимаю, что условия, на которых человек тогдашнего моего возраста, тогда и сейчас, для вступления в армию гораздо ярче: ты выбираешь, какое подразделение хочешь: можешь пойти в полк, в Силы беспилотных систем, в сухопутные подразделения... Ты можешь заниматься чем угодно. Вакансий очень много. Хочешь тыловую должность – будет тыловая, хочешь не тыловую – будет не тыловая.
– Выбор есть.
– Выбора очень много. Достойное денежное довольствие. Сейчас условия гораздо ярче, но я понимаю, что за три года многие просто физически устали, потому что устает любое общество во время любой войны, это нормально. Я немного улыбаюсь, когда пишут: "Надо просто воевать, как в 2022-м и все будет хорошо". Это, к сожалению, так не работает. Эмоционально ты не ведешь войну. Война ведется цифрами и объективными показателями, она ведется эмоционально, только когда она так динамична, как в 2022 году, когда россияне совершили кучу стратегических ошибок, это просто невероятное было провидение Господне, что они все, что могли провтыкать, провтыкали, и мы тогда путем собственного казацкого драйва смогли сделать то, что мы сделали. Но сейчас, когда у тебя война ведется рационально и математически: есть линии наступления, дивизия на дивизию, планы развертывания, наступления. Все гораздо серьезнее, и я понимаю, что люди эмоционально могли устать, но есть объективная необходимость, а есть личностное желание, я понимаю, что у многих этого желания может не быть, но есть необходимость, и никто не гарантирует, что вы обязательно погибнете завтра.
Об усталости от войны
– Я думаю, что здесь ключевое то, что люди идут в армию и не знают, когда они вернутся оттуда, то есть нет срока, нет конца, и человек не понимает, когда он вернется к той жизни, которой живет сейчас. И это одна из причин, почему люди не хотят, потому что нет четких правил.
– Я это понимаю, но с другой стороны, я также понимаю, что даже сейчас волнами демобилизовать невозможно – не хватает людей. У тебя будет провал фронта, будет еще более усиленная мобилизация, ведь есть объективные вещи. Не хватает людей – надо их мобилизовать, если ты их демобилизуешь – у тебя будет еще больше их не хватать, у тебя в результате диспропорции на каком-то направлении будет провал, прорыв и тебе нужно еще больше людей и будешь еще жестче их мобилизовать. И это не вопрос эмоционального отношения, понятно, что всех жалко, жалко людей, которые три года в окопах сидят, очень жалко. Просто – как это сделать так, чтобы у тебя сохранился контроль и управление войсками – это суперсложная задача. Во время Второй мировой не демобилизовали людей, во время Первой мировой не демобилизовали людей. Не вчера начались войны, если мы хотим проводить параллели – все это уже было, когда у тебя не хватает людей. Если в Первую мировую посмотреть, какая доля мужского населения Британии пошла на войну – невероятная доля, то, что тогда женщины заняли очень многие мужские должности, и это стало основанием для того, чтобы им предоставили равные юридические права, это тоже о чем-то говорит.
Просто в нашем случае мы сражаемся за физическое, территориальное, культурное существование государства, страны. Если у кого-то есть претензии к государству, просто существование страны культурно – чтобы ты мог разговаривать на украинском, русском или английском в Украине, как угодно, чтобы ты чувствовал себя украинцем и жил в этой культуре – я думаю, что это все-таки стоит того, чтобы за это бороться. Независимо от каких-либо политических предпочтений или тенденций, просто рациональная необходимость.
О слаженности в армии
– Напоследок спрошу: вам 22 года, вы общаетесь с людьми старше вас, с теми, кто в должностях – генералы, военные. Они вообще воспринимают, вы так рассказываете о своем пути, как вы использовали свой опыт на войне, воспринимают ли они вас как 22-летнего военнослужащего? Или все-таки: "Что ты нам рассказываешь, мы знаем, как воевать"?
– Это одна из причин, почему мы когда-то выбрали путь в области дронов. Здесь вопрос стоит в опыте человека и в способности этот опыт системно демонстрировать, когда ты можешь проанализировать собственный опыт, сделать выводы, ты говоришь: "Опираясь на мой опыт или опыт коллег, возможно, лучше сделать вот так". И сколько бы тебе ни было лет, если человек воспринимает информацию такой, как она есть, и хочет ее воспринимать, он к тебе прислушивается. Я думаю, что именно в этой области. Я немного удивляюсь, почему очень многие не хотят идти в Силы беспилотных систем, чего-то боятся, ведь это отрасль, в которой можно очень быстро вырасти, потому что она революционная, там нужны специалисты, не существует военного образования, может оно уже появляется, но не существует на системном уровне массово в военных университетах или каким-то образом. Думаю, будет много программ, которые позволят все это проанализировать, но сейчас эти правила пишутся буквально в этот момент. Специалисты, которые сейчас приобретут этот опыт, могут очень быстро вырасти, занимать комфортные для них должности и при этом закрыть свой внутренний гештальт. Когда тебя спросят: "Что ты сделал во время войны?", особенно сейчас, когда очень сложно, когда пойти в начале, это была другая ситуация, но особенно сейчас, когда очень сложно, понятно, что ты не хочешь, но как-то преодолеть себя, заставить пойти именно сейчас – очень достойно уважения. Когда приходят новые рекруты, еще вчера гражданские, а сегодня мобилизовались и подписали контракт, я их очень уважаю. В чем-то даже больше, чем ушедших с самого начала, как я. Потому что тогда это было понятно, что очень многие этого хотели, была другая ситуация, тебя общество на 100% поддерживало, мир поддерживал, все было очень просто. Мы думали: "Мы и так умрем, лучше с оружием в руках, чем от прилета в дом". А сейчас ситуация сложнее, сложнее во всем, контексты гораздо острее и не хочется. Я понимаю, что морально не хочется, но если ты нашел в себе силы, это очень уважаю. Это показывает, что даже в этот момент ты нашел в себе нечто противоречащее каким-то внешним обстоятельствам комфорта. И у этих людей, особенно если они себя хорошо проявляют, я их очень сильно уважаю и думаю, что у них будет большое будущее, если они это настроение, это решение могут дальше развить, открыть себя в Вооруженных силах.
– Большое будущее у них будет, если они придут в 14-й полк, например, и встретятся с Серафимом, он расскажет, как надо. Я вам очень благодарна за разговор, желаю карьерного роста, чтобы вы делились своим опытом и держались, и каким-то образом закрывали свои внутренние гештальты.
– Спасибо, очень приятно.
Друзья, подписывайтесь на "5 канал" в Telegram. Минута – и вы в курсе событий. Также следите за нами в сети WhatsApp. Для англоязычной аудитории есть WhatsApp на английском.