– Добрый день, Кристина. Вас сейчас на несколько дней отпустили съездить домой, в мирную (относительно) часть нашего государства, сейчас вы почти на полпути к возвращению на фронт. Как это, когда выныриваешь из войны и попадаешь в относительно мирные города? Какие ощущения?
– Я действительно думала, что это будет гораздо сложнее, потому что сначала я попала в Киев на учебу, и думала, как я буду видеть Киев, и как буду относиться к мирной жизни. Потому что истории совершенно разные от ребят, которые были в 2014 году. Но на самом деле я была счастлива, что люди живут – живут свою жизнь, и я бы тоже хотела ее жить... Я уверена, что это будет, когда мы выиграем войну, когда закончатся наконец все кацапы. И это была такая демоверсия, то есть то, что я увидела, что люди пытаются жить. Война все равно есть, все ее чувствуют, все видят эти блокпосты. И у меня во Франковске такая же история, то есть все чувствуют, все поддерживают, но все пытаются жить жизнь. И я очень счастлива, что людям удается это делать.
– 24 февраля где вы встретили?
– На боевом дежурстве в Станице Луганский. Встретила, ожидая вторжения, но масштабов не понимала, откровенно говоря. Мы все готовились, но масштабов я не понимала.
– Станица, на тот момент, была в относительном тылу, и там на 24 февраля 2022 г. не было уже таких боев. Была относительно тихая прифронтовая жизнь, правильно?
– Да, и Станица, и Счастье. Там была река, по этой реке проходила линия столкновения, но боевых действий там не было. Там уже последние недели началась засыпание "Градами", то есть обстрелы военных группировок, позиций, что для них было очень странно. Там уже стояло к тому времени другое подразделение ВСУ. После 2014 года это позиционная война – к ней уже все привыкли. Это было очень неожиданно тем, что начались обстрелы, и 24-го началась полномасштабная. Мы понимали, что там очень много войск подтянуто.
– Собиралось россиян?
– Да. То есть, что "лнр", "днр" мобилизовали военных и гражданских, что-то готовилось. Но масштабов мы не понимали.
– В Киеве – прилет ракет, почувствовали, что началось широкомасштабное вторжение. Как вы, находясь на войне, почувствовали, что начинается большая война?
– Обстрелы. То есть обстрелы артиллерии. Авиации как таковой не было. У нас были авиаудары с 24 на 25 ночью, когда мы уже добрались до нашего подразделения, потому что мы были отдельно от нашего подразделения, подразделение тогда было на марше в Луганской области. Когда мы добрались до подразделения, то ночью были авиаудары. Кто-то успел уже выкопать окоп, кто-то не успел. То есть было достаточно громко и страшно.
– Авиаудары – украинская армия такого еще не знала с 2014 года. Как люди, которые были рядом с вами, как вы сама справились с первым стрессом?
– У меня наверняка первый стресс был тогда, когда мы выходили из Станицы Луганской, выходили под обстрелами. Мы выходили через поля – вот где-то тогда мне было очень жутко. Я не знала, писать ли родителям крайнее письмо, писать какое-то сообщение или не писать. И вот где-то на том этапе я себе позволила материться.
– Только на этом этапе?
– Да. Я все 10 лет держалась, для меня это была принципиальная позиция – я всегда найду украинские слова, чтобы правильно задать тон. Но где-то тогда (у меня еще был такой патчик "Кудрявая, не матерись!") я себе позволила.
– На кого вы начали материться?
– На ситуацию. Уже потом, чтобы усилить эмоциональный контекст слов, когда нужно было собрать людей, я позволяла себе грубое словцо. Но именно тогда – это была ситуация.
– Как вы выходили? Была ли необходимость покинуть Станицу, чтобы сохранить людей? О чем вы говорили, когда уезжали из этого города?
– Я не скажу за Станицу, я, наверное, скажу за Рубежное. За Рубежное шли почти три месяца очень тяжелые бои. Мы держали город, у нас очень много раненых ребят, потери ребят, погибших героев. Наверное, Рубежное было тем полюбившимся городом. Я полюбила Луганскую область благодаря Рубежному. Я никогда там не была, не была ни в Донецке, ни в Луганске, и мне всегда рассказывали о чем-то сером, что-то такое – не Карпаты, не мое Прикарпатье. Я увидела, какие это красивые города, и я очень сильно полюбила их сейчас.
Я уже даже смеялась... Когда сказали, что в Гостомеле часть разбита, что там работала артиллерия, что завода нет, говорю: "У нас, может, ППД будет в Рубежном: мы его отвоюем и там сделаем ППД, сделаем нашу воинскую часть". Мы уже где-то там шутили. И у ребят такая же реакция в отношении Рубежного.
– Можешь описать типичные фронтовые дни, когда шли постоянные бои за эти города в Луганской области? Что вы видели, как чувствовали, и о чем говорили со своими побратимами?
– Если брать чисто военные действия, это была стандартная схема. То есть залетала авиация, и мы ждали нашей авиации всегда – потом работала их артиллерия, а потом заходила пехота. Это была система, постоянно работавшая, и она работала не на нас. Ни для кого не секрет, что на самом деле эта война – это война артиллерии, и города просто стираюсь с лица Земли. Мы очень много с ребятами говорили относительно гражданского населения, потому что очень сложно, когда наши рассказывают, кто в Гостомеле остался, что они благодарят гражданских за то, что они помогли, сказали, где кацапы, а они говорили: "А как может быть иначе?".
Так, в Луганске и Донецке мы не знали, как будет реагировать гражданское население на нас. Потому что с одной стороны: мы завозили продукты, делились своим продовольствием – они благодарили, обнимались, плакали, а потом появлялись в российских новостях, где все приветствуют "освободителей". Вот это, наверное, было очень сложно, я достаточно черствой стала. И когда мои ребята в Северодонецке, около месяца назад, около 15 000 гражданского населения в самом городе, и ребята говорят: "А за кого мы там стоим, за кого там воюем?". Говорю: "Ребята, мы воюем за тех, кто отсюда уехал и не мешает нам работать, воевать за Украину". Говорю: "А есть те, кто там ждут", – понятно, что там есть люди, которые не имеют возможности уехать, мы оказываем помощь: ребята их вывозили в Лисичанск и дальше. Но те, кто ждет русского мира – я не знаю, как работает их пропаганда, что они хотят оставаться, ждать дальше – это, наверное, такое очень сложное.
– Недавно ваша бригада быстрого реагирования выложила видео с телефонов твоих побратимов, и там пишут, что все в огне. Что ни кадр – то вся Луганская область в огне, или стреляют, или что-то горит. Вы так жили все это время, все эти несколько месяцев в таком состоянии?
– Наверное, война – это такая история контрастов, когда на фоне полностью сгоревшей коробки дома ребята фотографируют тюльпаны и сбрасывают эту картинку, и вроде бы так красиво, а с другой стороны: ты понимаешь, что это полностью разрушенная чья-то жизнь. Фосфорные снаряды, разворачивающиеся в звездном небе, темном абсолютно, потому что в городе уже два-три месяца нет абсолютно никакого света. Это все контрастирует внутри тебя. Ты с одной стороны видишь и красоту, и разрушение.
– Функция Нацгвардии в основном – это охрана общественного порядка. Если говорим об АТО, ООС – это работа на блокпостах. Насколько быстро ваше подразделение переадаптировалось под большую войну?
– Функции Национальной гвардии – их 21. То есть это огромная "махина", и у меня иногда складывалось впечатление, что где нужно закрыть дыру, там используют Национальную гвардию. Но наша бригада была как раз заточена под боевые действия. То есть с самого начала формирования они выезжали на ротации, и я видела, что это боевая бригада, у нас не было функции по охране государственных объектов, не было функций по патрулированию, конвоированию. У нас всегда были занятия, насколько помню: с утра ФП, и потом каждый занимается с инструкторами, с офицерами по своему направлению, обучение, обучение, обучение. Был период, который я не застала, потому что училась в академии, когда они обеспечивали правопорядок на блокпостах, когда был COVID. Но это был очень сложный этап, потому что все в бригаде были настроены, что они заточены под боевые действия.
– Вы добились этого запроса, когда пришла большая война и ребята сказали: "Ну, все, сейчас мы оторвемся за то, что мы здесь сколько лет сидели и почти не воевали!"? Ну, такая ситуация была и в Вооруженных cилах Украины.
– Мы очень ждали ротации, на самом деле, эта ротация была там воспитана, и ребята реально ехали на марше, все заряженные. То есть каждый покупал себе за свои средства, что они хотели: немного лучшей формы, лучшей амуниции, этого всего. И когда погорели машины с имуществом, я помню отчаяние – потому что собирались в течение нескольких лет форма и амуниция. Ребята были заряжены на войну, никто, наверное, не ожидал таких масштабов этого всего, но да... Мы не звали войну – я так шучу, потому что, как там говорят, что когда нет войны, возвращается к бумажкам, к работе. Появляется украинская бумажная армия, и мы очень не хотели к этому возвращаться, потому что бригада реально показывала тот уровень, когда учеба, учеба, полигоны.
Я выпустилась в январе, у меня в феврале был отпуск, и в марте я пришла в часть. И с 1 марта весь 2021 год мы провели на полигонах. У меня были только короткие перерывы в ППД, чтобы закрыть свои документы бегом-бегом, которые мне нужно было, чтобы работать на своей должности, и мы снова выезжали на полигон.
– Эти слаживания дали свой результат, когда началась большая война?
– Я считаю, что да. Потому что мы как раз и отрабатывали на учениях бои в городе – это то, что сейчас происходит на востоке – бои в городах. И когда некоторые подразделения привыкли к окопной войне, к лесу, и на заходах в город – мы были заточены под бои в городе.
– Это очень сложно – уличные бои и бои в городах. На ваш взгляд, как военного специалиста, в чем сложность таких боев?
– Нет точной линии, как такой, где выходит разграничение. То есть, грубо говоря, два дома на одной улице могут быть уже вражескими, и ты не знаешь конкретно, в каком окне находится враг. Надо зачищать квартиру за квартирой, этаж за этажом. Это огромный психологический и физический ресурс, и к этому надо быть готовым. Очень много нюансов: лестничных клеток, комнат, проходов. Мы когда этому учились, хотя я не в пехоте, вообще говорили, что когда штаб заходит в бои – это уже крах. Но все равно эти нюансы все надо было видеть и понимать. Поэтому война в городе очень сложная.
– Зачистки – это тоже трудная работа, потому что заходишь в квартиры – и там может быть враг, а может и не враг. И это могут быть гражданские. Как люди реагировали, когда вы входили в квартиры, где они оставались?
– Совершенно по-разному. У кого-то было понимание, у кого-то не было понимания, было такое, что гражданские прогоняли нас и говорили, что "нас не надо спасать, идите себе, откуда пришли", были благодарные. У меня был огромный культурный шок от населенных пунктов вокруг Луганской и Донецкой области. Как когда-то, когда я училась в Харькове, была удивлена, что Харьковская область, оказывается, говорит по-украински, только город русскоязычный. Такая же история с Луганской и Донецкой: там украиноязычные полностью села, а я никогда об этом не думала. Я думала, что там русифицированы абсолютно все.
– 24/7 в постоянной активной войне, но удаются какие-то минуты, когда должен переключиться, чтобы отдохнуть? Какие могут быть моменты отдыха на войне?
– Я никогда над этим не задумывалась, потому что это мое первое участие в боевых действиях. Хотя я с 2014 года служу, но такой возможности у меня не было, пять с половиной лет в академии – курсанты не задействованы в боевых действиях. И когда началась вся эта "движуха", я была полностью в ней. У меня голова кипела от задач, потому что ты должен быть мультизадачным, делаешь то, что в твоих полномочиях, должностных обязанностях и больше. И это не я такая одна, это абсолютно все, и в этом плане меня очень сильно мой друг остепенил, участник боевых действий, очень классный офицер, очень крутой командир, его очень уважает личный состав. Он брал меня за руку и говорил: "Выдыхай! Ты должен останавливаться и видеть, что вокруг тебя!" Я не понимала, как они могут фотографировать тюльпаны на фоне той коробки, я не понимала, а оказывается – это такая штука, которая дает тебе второе дыхание и дает передохнуть. И когда мы собирались: кто на задания, кто не на задания, мы готовили вместе ужины из того, что было возможно. Такие моменты, когда ты выдыхаешь, каждый делится своими историями, понятно, что никто не хочет говорить о войне как таковой, но все равно есть моменты, которыми делишься и так немножко: "Фух!"
– Сейчас очень много уничтожают вражеские склады из полученных HIMARS. Как вы оцениваете эту историю, вас радуют подобные новости?
– Я не знаю украинца, которого могут не радовать такие новости, когда пылают какие-то кацапские... У нас знаете, как арта говорила: "Не знаешь, по чему работать – если нет точных целей – работай по штабам кадыровцев". Потому что их было очень много, и мы так шутили. Сейчас это склады БК в таком плане. "777" работают на направлении прекрасно, они справляются, ребята наловчились. Откат от цели 10-15 метров – это очень мало. То есть корректировка – и она прекрасно работает, и HIMARS тоже.
– Как вы оцениваете врага? Из того, что вы увидели на востоке.
– Если бы это была война пехоты – мы бы победили.
Они тупые! Но недооценивать врага никогда не нужно: армия кацапии заряжена под военные действия, под войну. Я прекрасно понимаю, что сейчас их экономика падает: им не будут платить деньги – они будут все идти в армию, чтобы что-то заработать, а рублей напечатать проблемы не будет. Такая же история с их боеприпасами, складами. Если мы еще пользуемся запасами с советского времени, то можно представить масштабы, которые у них есть. В этом плане питать напрасные надежды на скорую победу не стоит. Мы – форпост Европы, и мы воюем, пока весь мир должен максимально истощать россию во всех других направлениях. Сейчас речь не идет о захвате каких-либо территорий, сейчас речь идет об истощении боеспособности подразделений, что у нас, что у них. Сейчас говорят об около 40 000 ликвидированного личного состава российской федерации – и это мы не говорим о раненых, контуженных, пропавших без вести. То есть можно условно эту цифру умножать на три, и тогда мы можем говорить, что порядка 200 000 наверное, да?
– Ну, где-то, может быть, так.
– То есть это огромное количество.
– Но их это не останавливает, потому что их очень много. Вы в инстаграме выкладываете видео, где читаете стихи и патроны снаряжаете – это такая система релакса?
– Да. Я с собой из Станицы Луганской вынесла один рюкзак. Там самые ценные вещи, которые у меня были, там вся моя жизнь. И среди этих вещей был сборник Издрыка. Я люблю поэзию, но я ее только читаю вслух. И вот мелкая моторика, плюс мое чтение стихов – оно меня очень сильно отвлекало, когда голова очень сильно пухла от происходивших вокруг событий. А потом я еще поняла, что могу доносить что-нибудь о душевной силе, о нашей победе и о том, над чем стоит задуматься.
– Мы же понимаем, что у человека, находящегося на войне, всегда есть минимум вещей. Что с вами всегда, кроме сборника стихов Издрика?
– Носки, белье в разных пакетиках, дополнительный комплект формы и, в принципе, все – больше ничего не помещается. Ну и косметичка – подразумевается "мыльно-рыльное".
– Удается краситься на войне?
– Даже об этом не думается. Совершенно не нужен функционал. Вот нужно, когда я приехала из дома и такая: "Можно!" Это для себя такое разрешение. Там не нужно совершенно, это мешает.
– Женщина на войне, женщина военная на войне, – на твой взгляд, место ли ей там?
– Война вообще не человеческое дело, как мне кажется. Но это обязанность каждого гражданина страны. И если ты можешь что-нибудь сделать для этой победы – делай это! Так я вижу это.
– И просьба: может, вы нам что-нибудь прочтете из своего любимого, несколько строк?
– Трудно, знаете, оно так работает.
"коли дійдеш до краю і ступиш за край і поглине
пітьма з головою
нагадай собі це –
"я з тобою,
я тут,
ти не бійся,
я поруч з тобою."
("когда дойдешь до края и ступишь за край и поглотит
тьма с головой
напомни себе это –
"я с тобой,
я здесь,
ты не бойся,
я рядом с тобой.")
Мое подразделение, все ребята, которые сейчас на востоке, делают возможное и невозможное для нашей победы. И я призываю всех – будьте объединенными в этой цели! Потому что вы увидели, что объединенные мы невероятно сильны и непобедимы!