О том, как воюют россияне, почему самоубийства среди них – не редкость, чего не хватает украинской армии и какой видит победу – командир бронегруппы батальона К-2 54 ОМБР ВСУ рассказал в эксклюзивном интервью Анне Мирошниченко в программе "Кто из Мирошниченко?"("Хто з Мірошниченко?").
О бойце
– Меня зовут Александр Афанасьев, я – командир бронегруппы батальона К-2 54-й механизированной бригады. Мы держим оборону на Северском выступе.
– Мы до интервью с тобой говорили о том, что ты сколько лет на войне?
– С 2014 года. Начинал пулеметчиком в 2014 году, Славянск, Николаевка, пулеметчиком был, гранатометчиком очень долго был, потом командиром отделения разведывательного, ходили через Северский Донец, плавали еще в "серой зоне" возле Счастья. Сказали, что нужно стать командиром бронегруппы. Я вообще раньше боялся к танкам подойти, и, честно говоря, когда не понимаешь, как оно работает, я боялся, для меня это был "гроб на колесах". Каждый солдат мечтает подбить танк, это я точно знал, у меня тоже такая была мечта. Однажды собрали группу, получили людей и, слава Богу, получилось собрать боеспособное подразделение, выполняющее задачи.
– Сейчас уже танков не боишься?
– Я в них сам езжу. Я вообще в первый бой поехал на прямую наводку, там очень близко, я говорю – я поеду сам, да еще взял два экипажа, за командира в одном поеду я. Мне говорят – зачем оно тебе надо? Комбат говорит – если ты принял такое решение – давай. Я поехал и так как-то втянулся, зашло, да и в принципе стараюсь тоже постоянно ездить с ребятами, это очень мотивирует – потому что одно дело отдавать приказы подразделению, а второе дело – отдавать приказ и вести их в бой, это как раз на таком маленьком уровне командира очень важно.
О ситуации в Северске
- Какая ситуация сейчас в Северске, что там происходит?
– Постоянные авиа-, артиллерийские обстрелы, ракетные удары, удары "Ланцетов", FPV. Вообще-то города уже как такового нет, но живут там 800-900 человек гражданского населения, плюс сам гарнизон, который выдвигается на передний край, потому что линия фронта идет перед Северском и, скажем так, ребята там проживают, выполняют боевые задания, города нет, конечно.
– В каких условиях вы там живете сейчас? Можешь рассказать?
– Как обычно, как все, блиндажи, ничего такого нет, как на войне, максимально чтобы сохранить жизнь личному составу, самому выжить, надо прятаться, потому что можно не проснуться. В домах жить уже возможности точно нет.
– Техники сейчас хватает, в каком состоянии она?
– Ее никогда не может хватать, снарядов военному никогда не хватит, техники никогда не хватит, вообще, когда я слышу что все хорошо, всего хватает – такого быть не может, артиллеристу никогда не хватает снарядов, минометчику мин не хватает, танков не хватает, всегда должен быть запас и больше, больше, больше. Чем больше ее будет – тем будет лучше, потому что танк – это вообще расходящийся материал, он выполняет боевые задания и в какой-то момент его уничтожат. Подобьют, дай Бог, экипаж останется в живых, вышел, вот тебе еще один и дальше выполняй задачи, чтобы не было такого, чтобы они остались без машины.
– Обслуживание танка – это дорого, это долго?
– Ну это постоянный процесс, машина по сезону ломается нон-стоп постоянно, я себе выбрал такую тактику, что надо сначала сломать все, отремонтировать и тебе она будет иметь какой-то запас, плюс ее надо эксплуатировать. Пока танк ездит, воюет очень часто, то он и выполняет боевые задачи, простой – уже начинает подводить.
– На иностранной технике работаете?
– Ну как, если не считать М113 – просто тягач, перевозящий десант, забирающий раненых, перевозящий людей, то я еще ни одной иностранной техники в виде танка еще не видел.
– Это, может, на вашем направлении? Это ты не к тому, что их нет?
– Она есть, просто я еще не видел.
О подготовке к войне
– А как ты увидел, россияне готовились к этому полномасштабному вторжению, или для них это тоже было неожиданностью, им сказали – иди?
– С первым пленным я говорил 20 февраля, сержантом, наводчиком танка, гвардейского подразделения, которое хотело ворваться вместе со своим подразделением, вместе с комбатом, который тоже попал в плен, который вообще возглавил атаку и его машину наш танк подбил. Наш танк подбил их танк, и наводчик и командир, бывший комбатом, попали в плен. И этот сержант тоже в машине и тоже попал в плен. Я его запомнил – у него украинская фамилия была, и общался, я говорю – ты знал, что будет война? Куда вы? На учения. Когда мы уже начали говорить о танках, и он говорит, что у нас были мангалы – в честь чего. Сейчас от FPV мангалы, тогда единственная была угроза – это сами Javelin, потому что все прекрасно знали, что ракета летит сверху вниз, то есть они защищались уже от того вида оружия, которое было у нас, и это же надо было потратить на это время. Я думаю, что это не 24 февраля было, а гораздо раньше подготовлено.
– Из тактики врага, которую ты увидел в свое время, с начала полномасштабного вторжения – что больше всего удивило? Такое, что ты посмотрел и говоришь – ребята, я никогда в жизни не мог представить, что можно так воевать.
– Механизированные штурмы, они в принципе и сейчас продолжаются – без нормальной разведки механизированные штурмы. Я видел, как экипажи не знают дороги, что танки падают в рвы, не могут проехать, им не сообщают, что там давным-давно воронка от подрыва 30 ТМ-ок, что если он туда едет, танк просто падает вместе с экипажем и больше выехать оттуда не может. Или заезжают в такую ситуацию, где враг у них со всех сторон и они были уничтожены, особенно под Черниговом, эти атаки, они упорные были, танки вперед, они не разворачивались в боевые порядки и ехали попросту колоннами. Я когда общался с наводчиком этого попавшего в плен комбата танкового батальона, говорю – ты стрелял по людям? Он говорит – нет. А когда обстрелы? Говорит – стрелял по посадке. Говорю – куда? Ну просто вправо, влево стрелял по посадке. Да там же люди и были. Нет, я по людям не стрелял. Такое.
– А эти истории, когда прут, следом их подгоняют, расстреливают?
– Не знаю, мне о "вагнерах" понравилось, у нас была радейка их убитого командира, я слушал их мотивации, это были такие топовые за всю войну, потому что я такого никогда не слышал. Грубо говоря, их командир знал, что их группа зашла в нашу посадку и говорит – вам надо с вашей точки сместиться на 300 метров ниже, а это значит продвинуться к нашему взводному опорному пункту, а это уже очень опасно, там очень маленькое расстояние и они не идут. А они видят с дрона, что они не идут и говорят – сейчас наведу на тебя змей-горынича, это они пушки называли так, и просто там вас развалит всех, то есть мотивация такая. Плюс – отправит в отпуск, обнулит, заморозит, такие жаргоны, не связанные с криминалом.
– Как ты считаешь, до сих пор криминал этот воюет или другая категория сейчас пошла?
– Конечно, многие закончились из тех, кто первыми пошли, но все равно они есть, потому что им дали возможность выйти, легально убивать и получать большие деньги, которые они в жизни никогда не видели.
О силе врага
– Ты когда-то считал россию слабым противником?
– Нет, никогда, это самая большая страна в мире вообще с такими ресурсами. И люди, скажем так, те приказы, которые они выполняют, я вообще не понимаю. Ментально ни одна страна и ни одна нация не будет выполнять такие самоубийственные приказы, потому что я вижу, как они стреляют друг в друга, выносят себе мозги, я не могу этого понять. Как бы ни было трудно, что нужно сделать, чтобы ты лишил себя жизни? Они это делают и делают это массово, на всех фронтах – мы смотрим и в Телеграм-каналах и у себя так же смотрим, это происходит массово.
– Как ты объясняешь эти самоубийства? Из-за чего?
– Я думаю – понимание, что свои за ними не придут, большая безнадега, потому что я всегда считаю, я, например, знаю, что что бы ни произошло – нас так просто не бросят. Когда мы выезжаем, вероятность, что танк подбьют возле противника очень велика, но я знаю, что из него, однако, лучше не вылезать, если он еще в состоянии, что он не горит, потому что будет возможность – за нами обязательно привезут группу или эвакуация приедет. А они просто знают, что это безнадега, они попадают в ситуацию, когда нет вариантов, и я просто видел – они теряются, кричат в рацию, такое. "Жуткое зрелище", убегают от дронов, им говорят все равно сидеть, там нет никаких укрытий, при том, что эти командиры точно знают, что нет, им не спрятаться, приказ такой, они выполняют, а те, кто не могут – стреляют в себя.
– Такой странный вопрос – бывает, что смотришь, и тебе жаль просто этого человека? Нет ли такого?
– Мне жаль молодых ребят, которых реально обманули или что-то еще. Вот был такой тип из "вагнера", Андрей звали, он пулеметчиком пришел, он прямо удачливый тапочек, он из всей группы остался один жив, ему только один осколок палец повредил, а так столько прилетело. Ему дали пулемет, он крепкий такой был хлопец, и дали два короба с маленькими патронами. Я говорю – ты знаешь, что это значит? Что ты одноразовый просто. Сказали – для тебя на пять минут. Если бы тебя паковали конкретно держать оборону, штурмовать, тебе нужно было дать несколько тысяч патронов, чтобы ты хоть повоевал, а тебе дали просто, чтобы ты пошел. Общались, доверять некому, в плену, пожалуй, все добрые.
– Технологически, россия нас преобладает правда во всем?
– В масштабах, я думаю, что в масштабах и плюс их финансовые возможности и их союзники. Конкретно оружие, которое меня беспокоит постоянно – это "Ланцеты", это реально показало невероятный результат, большие проблемы, и это серьезное оружие. Как они работают им – это серьезно, я бы очень хотел, чтобы в Украине появилось такое оружие и максимально было его много, потому что эти "Ланцеты" делают дело. Есть попадание по машинам, мы обычно боремся с ними, макеты ставлю, бывает. Бывало просто попали в макет и выложили в кремлевскую прачку у соловьева, что они уничтожили танк, песню наложили, а на самом деле он деревянный был, так было видно, но было специально поставлено, что там был накат гусеницы, что там танк стоял и все средства маскировки – сетка, камуфляжная сетка, рабица, все сделано для того, чтобы защитить этот макет, вот они на это и попались.
Об окончании войны
– Ты видишь как-то финал войны сейчас?
– Любая война закончится переговорами, но на каких условиях? Мое желание было бы такое - чтобы Украина отстояла бы достойно наши интересы, потому что, конечно, какие-то могут быть уступки или компромиссы, но не ценой тех ребят, которые погибли, которым обещали Украину 1991 года, потому что их уже нет, они же поверили в Украину. 1991 года, хочется верить, что так и будет.
– Ты ведь понимаешь, что даже если будет какой-нибудь разговор, то не все согласятся на эти условия, будет очень много недовольных, если будут определять границы?
– Кто живет комфортно, если говорить об украинском обществе, это мое субъективное мнение, тот, конечно, будет доволен миру, потому что если война только начинает приближаться, конечно, хочется, чтобы она прекратилась, чтобы она тебя не коснулась, они могут быть где-то не довольны. Но те семьи, в которых люди воюют, те семьи, в которых близкие погибли, они обычно на компромиссы тоже будут болезненно. Я думаю, что за этими людьми будет большая сила, потому что мотивация их отстоять интересы своих близких гораздо больше, чем за деньги и комфорт.
– Как ты считаешь, переговоры, компромиссы, как ты говоришь, это в этом году?
– Мне бы хотелось, чтобы война закончилась как можно быстрее, но говорю – на условиях, так, чтобы армии не было обидно, чтобы те, кто теряет свое время, здоровье, рискуют, погибшие, чтобы они, скажем так, понимали, для чего они это сделали, что мы отстояли свое потому, что с позиции слабого это ненормальный разговор будет.
– А что сейчас солдат оскорбляет?
– Нужны люди, замена, ротация, получается так, что мы живем в общем доме под названием Украина, это наша общая проблема, мы же никому войну не объявляли, на нас напали, мы пошли защищать Украину. Кто-то не мог по тем или иным причинам, но сейчас уже прошли годы, те, кто в 27 лет, в 25 лет тогда по закону еще не мог быть призван, сейчас уже может быть, ребята, 25 лет – это самый лучший момент, чтобы воевать. Я начал воевать в 20 и я достаточно комфортно себя чувствовал, потому что я был молод, упорен, желание себя проявить. Я знаю, что в принципе, если в 20 еще может и рановато, потому что такое безрассудство есть, то в 25 – это уже взрослый возраст, можно идти работать. Как сказал мой комбат, я просто не хочу ссориться, но надо взять свое и пойти защищать свой дом, свою маму, свою жену, потому что я когда это делаю, я делаю это для общего, это не значит, что я должен быть запряжен до последнего, а кто-то будет жить и кайфовать свою жизнь, у которой, тем более, есть свойство кончаться.
– Выходит, что ты сейчас запряжен, как ты говоришь?
– Это мой был выбор, но это не значит, что те люди, которые не хотят, то они не должны, у нас есть закон и, скажем так, родившийся в Украине получает блага, выезжает в Европу с нашим загранпаспортом, может жить гражданской жизнью во время полномасштабной войны, потому что ПВО работает, тоже ребята работают, чтобы тебя не разбомбило в том же Львове окончательно, но надо в этом тоже принимать участие. Не можешь воевать – волонтерь, не можешь волонтерить – донать.
– Есть такие люди, которые говорят – я свой донат положил, так что все.
– Если до войны я зарабатывал 25 тысяч гривен в месяц и если я буду давать 3 тысячи гривен из этих 25 тысяч и буду дома, я думаю, что это ненормально. Здесь зависит, донатишь, что ты можешь. Когда ты отдаешь, имея достаток нормальную сумму средств в месяц, и даешь 2 тысячи гривен и считаешь, что это нормально, так мы точно ни до чего хорошего не дойдем.
Об обеспечении военных
– По обеспечению, по денежным выплатам, достаточно?
– Слава Богу, все хорошо, конечно, солдату надо платить больше. Почему? Потому что эта работа в любой стране мира во время активных боевых действий должна нормально зарабатывать. Зачем? Серьезно он рискует своей жизнью каждый день. Не просто там находится на войне, особенно пехота. Я вообще считаю, что сейчас пехота – это святые люди, которые воюют, потому что уровень использования их в боевых действиях – максимальный. Танкист повоевал, отъехал немного в тыл, да, бомбят, но ты не находишься постоянно на передней линии. Те средства огневые, которые используются против пехоты – они от стрелкового оружия, АГС, минометы, авиация – все по пехоте летит и это очень сложно и психологически, и морально, даже я говорю, там время тянется по другому.
– Какая нормальная зарплата для военного при нынешних условиях?
– Я думаю – сколько сможет государство, мы же не за деньги воюем, я когда шел воевать в 2022-м, я вообще не знал, что деньги будут платить, абсолютно и понятно, что когда Чернигов был окружен, они так сильно и не нужны были. То есть я не знал, что будут платить деньги и меня это не интересовало, меня интересовала защита нашего государства. Но если уж платят, то если есть такая возможность, то нужно платить, сколько государство может – могут платить по 100 тысяч на передней линии – пусть платят 100 тысяч, могут платить больше – нужно платить больше.
– А на что ты лично тратишь деньги?
– На семью.
- Очень много будут в комментариях писать – о, да у них там зарплаты по 100 тысяч.
– Все очень просто – быт на фронте – продуктов дают очень много, но какие это продукты – люди, такие как я, могут иметь проблему со здоровьем, то есть, например, консерванты я есть не могу, мясо тушеное я есть не могу, потому что у меня появляются конкретные проблемы, в госпиталь можно попасть, поэтому хочется что-то купить немножко другое, конечно, тратим и на такую пищу более, скажем так, гражданскую. Тратим деньги на какие-то более качественные вещи, потому что как ни крути, то, что принято на вооружение, одежда в Вооруженных силах, мне кажется, должно быть лучше. Конечно, мы смотрим на наших пацанов-штурмовиков, там по-моему из уставного только оружие есть и то не факт. Нормальная обувь 300 евро стоит, штаны, кто-то может подарить что-то, в таком плане. Плюс использование постоянно этой формы – она выходит из строя гораздо быстрее, чем могла бы выходить немного дальше от войны.
– Домой надо что-то передать?
– Больше всего расходов – это дом, во-первых, нет мужиков дома, женщине нужен мужчина – прикрутить, припаять, построить, обслуживать, то есть все люди нанимаются и стоит денег, плюс коммуналка, еда. И военнослужащим нашей бригады, Бахмутская постоянная дислокация, вообще формировалась в Донецкой области, ребята, воюющие в бригаде, они как правило с оккупированных территорий и потеряли все, то есть их семьи живут в других регионах и снимают жилье.
– Есть такое, что на таких семьях еще наживаются, знают, что военный, военный деньги зарабатывает...
– Кому война, а кому мать родна, так было всегда во все времена, здесь зависит, как к кому относятся. У меня был разговор с солдатом, он из Доброполья, это тоже Донецкая область, люди, приехавшие из Очеретино, они просто отдали свою квартиру, она пустовала, чтобы они платили буквально за свет, за коммунальные услуги – я считаю, что это достойно. А кто-то, когда приезжаешь во Львов, там сарай по цене 5-звездочной гостиницы в Египте, не очень понятно, да.
Главные новости дня без спама и рекламы! Друзья, подписывайтесь на "5 канал" в Telegram. Минута – и вы в курсе событий.
О друзьях
– Тебя в Бердичеве как воспринимают, когда приезжаешь? Говорят, о, Афанасьев на войне...
– Вообще ничего не говорят, что они могут мне говорить? Взгляды уже изменились, раньше, например, в начале войны – тебе кофе? Нам ничего не надо, но сам факт, как все же было единение это социальное, как все же наша нация объединилась с армией. Сейчас больше шарахаются, вдруг я ВСПшник или ТЦКшник. Может, я ТЦКшник и сейчас повестку дам, обходят дорогой даже некоторые. Это сейчас такая ситуация, люди боятся армии.
– Почему так произошло, думаешь?
– Потому что, к сожалению те, кто хотел пойти воевать или в строю постоянно безвылазно, там от отпуска по 10 дней, или погибли, или инвалиды, в учебных центрах. А те, кто не хочет, конечно, боятся. Плюс тот, кто себя нашел... Вот у меня в Бердичеве социально стало очень многим комфортно жить, потому что такие патриоты-ребята выехали на фронт и воюют, а оставшиеся заняли социальные места, стали госслужащими, заняли нормальные должности и в принципе у них все хорошо, уровень конкуренции был очень мал.
– Многие гражданские говорят о том, что не удовлетворены некоторыми моментами, происходящими в стране, внутренними, и у них большие очень надежды на военных. И они говорят о том, что вот закончится война, вернутся военные и они будут просить их наводить порядок. Видишь ли ты среди своих побратимов, коллег желание военных после войны и после победы работать как-то внутри государства политически?
– Конечно, кто-то захочет себя реализовать. Вообще будет такой синдром, я его называю "синдром 17-го года" потому что в 15-м мы были классные пацаны, в 14-м нас обожали, а в 16-м году мы стали гастарбайтерами, которые пришли за зарплаты, к 18-му году многие просто пошли на гражданскую жизнь и попали на новую войну, потому что ты "ненормальный АТОшник", тебя на работу не берут, образования у тебя нет, потому что ты не учился, а воевал. Многие ребята выпали, частично ушли в какие-то правоохранительные органы, частично остались на обочине воевать за свои права. Я, например, социализировался несколько лет после войны, чтобы вообще можно было как-то существовать.
О планах на будущее
– После войны, что хочешь сделать в первую очередь? Чем заниматься тем, чем ты не занимаешься сейчас?
– Я бы построил что-нибудь интересное в своем городе, я бы занимался чем-то таким, потому что я сейчас смотрю, у меня Бердичев такой... Впечатление, что он где-то в районе Северска, потому что он разрыт, разбит, в ненормальном состоянии и хотелось немножко бы привести город в порядок, может, с помощью общественной организации, может, как госслужащий, как время покажет.
– Ты хочешь политики немного, да?
– Чего политики? Политика – это же представительство, власть. Здесь же может зависеть от того, дадут ли мне эти инструменты использовать свое желание помочь и себе, и людям, потому что когда живешь в городе, ты можешь и себе так же помогать, и людям будет приятно.
– Сейчас сложная ситуация в Харьковской области, как ты видишь ситуацию там? И очень много дискуссий сейчас. Возможно, не нам обсуждать это, но все же...
– Я воюю на другом направлении, но по факту идут… Эта война, конечно, когда враг ушел из Харьковской области – они обязательно хотели туда вернуться, а сейчас начали бои. Я думаю, все зависит от тех подразделений, которые держат оборону, и от украинской нации, которая поможет своим подразделениям, потому что это ни для кого не секрет, что как только подразделение ведет активные боевые действия, а не просто держит оборону, у него есть огромный расход. Тех же дронов, как камикадзе, так и потерянных бортов, которые стоят нормальных денег. И чем больше их будет, даже тем экипажам будет безопаснее использовать их потому, что когда пилот боится залететь немножко дальше, потому что там работает лучший РЭБ, но это добавляет возможности поражения врага, то когда он знает, что у него 50 дронов лежит, а не два, то он, может, и рискнет, и выполнит задание лучше.
– Много дискуссий по поводу того, как россияне смогли зайти на территорию Украины из Харьковской области?
– Пешком, как.
– К кому здесь апеллировать, к солдату? Виноват солдат или командование или кто?
– А чего солдат? Солдат, сражающийся на границе, он уже там находится, когда враг придет, его главное желание – это выжить, правильно? И он сделает для этого максимально, потому что это логично. Почему враг прошел – возможно, недостаточно было средств для того, чтобы его остановить. Я тоже не советую думать о том, что надо было стоять насмерть на той границе и положить там 3-4 тысячи лучших пацанов для того, чтобы удержать 2-3 километра поля, возможно, лучше отойти, как мы это делали с начала войны, мы ведь не стояли там до смерти. Если ты видишь, что врага очень много, возможно, надо отойти, а потом планомерно его уничтожить.
– До Харькова есть мощь у россиян дойти, как ты видишь?
– Я думаю, что нет. Их темп наступления в первые дни показал бы. Таким темпом, и он уже сокращается, фронт уже останавливается понемногу, и думаю, пока они дойдут до Харькова, то у них 20 раз та группировка может закончиться.
– Какая твоя мотивация сейчас? Ты сейчас возвращаешься на фронт и снова будешь там работать и снова будешь в Северске, мы не знаем, какая там будет ситуация, с чем ты едешь туда?
– Еду с желанием выжить, победить, протянуть до конца, посмотреть, чем закончится, очень интересно. Я очень переживаю. Мы как-то ехали с ребятами, я говорю – сейчас погибнуть даже обидно, потому что хочется посмотреть, чем закончится, потому что в 2022 году я так думал – вот скоро уж точно завалят, но надо по-максимальному… сейчас вот именно не хочется, хочется посмотреть, до чего мы дойдем, момент интересный, да, сложно, но я знаю, что мы пройдем и после сложно будет хорошо, хочу еще увидеть, как будет хорошо.
Поддержите журналистов "5 канала" на передовой.
- Вносите свой вклад в победу – поддерживайте ВСУ.