В программе "Кто с Мирошниченко?" говорили о нуждах фронта, победе, разнице между россиянами и русскими и почему на властной верхушке соседней страны снова оказался диктатор.
— Меня зовут Коловрат, позывной "Барсик", я родом из россии, города Сыктывкара, сейчас я командир отделения штурмовой роты, мне 39 лет.
Я взял древнеславянское имя, я хотел взять историческое, связанное с былинными героями, был такой богатырь Евпатий Коловрат и, опять же, в истории Коловрат – это символ вечности, символ солнца, символ защиты, поэтому оно мне очень нравилось, я имя поменял себе на Коловрат.
"Барсик" – это позывной. Когда я занимался кроссфитом, меня тренер называл старым котом, меня назвал Барсиком, и так прижилось. Белый и пушистый.
— Серьёзно?
— Конечно, я безобидный человечек, у меня кот даже Барсик есть. Знаете, кот – это отражение хозяина, что кот, что я – мы как два сапога – пара. На войне я один, а вне войны я совсем по-другому веду себя. То есть если на войне нет слабости – работа, ноль эмоций, делаешь свое и без разницы, что творится, ты сделал свое дело – и все, то после войны ты можешь быть ми-ми-мишным, по игровым автоматам бегать играться или на батутах прыгать.
— Вы всё это делаете?
— Отчасти.
— Скажите честно, вот вам за 10 лет пребывания в Украине кто-то говорил какие-то негативные слова, потому что вы русский?
— Конкретно то, что я русский, – кроме юмора побратимов…
— Например?
— Что типа я фсб-шник, "гуровец" и хорошо спящий фсб-шник, который ждет своего момента… Из негативного – один раз женщина сильно возмущалась в метро. Она увидела на ноге татуировку, она говорит: "О, "бандера", понаехали сюда в Киев… Погнал бы в свою Львовщину, что им тут надо?!"...
— А вы ей не сказали, что вы – русский?
— Нет, не стал уже говорить.
О ВОЙНЕ
— Говорили мне девушки, что вы не верите в контузию.
— Да, не верю.
— Ходите в штурмы и не верите в контузию?
— Я не верю в контузию легкой и средней тяжести. Тяжкая контузия, реальная, когда у тебя из ушей кровь течет, перепонки лопнули и человека рвет прям, у него потеряно сознание – да, это контузия. Человек, который говорит: "У меня контузия, мне плохо, мне нужна эвакуация" – это не контузия. Говорить он может, по рации он разговаривает, глаза не бегают – какая контузия? То, что ему показалось? Голова болит? Ну да, голова у всех болит на войне, не только голова болит, поэтому нет. Есть хороший пример у меня, боец из Авдеевки: была контузия, по нему видно, что он плохо говорить начал, заплетаться, помутнение, координация немного стала медленнее и он остался еще на сутки, говорит: "Я не пойду, я останусь". И он мог выполнять свои задачи, там не нужно было ему штурмовать, ему нужно было сидеть и держать свой сектор. Он это мог делать, соответственно, и другие почему не могут? Я его на следующий день уже отправил на эвакуацию, поэтому легкая и средняя контузия для меня не считается тем поводом, чтобы ты ушел с поля боя на эвакуацию.
— Вы действительно верите в то, что ПТСР не существует?
— Да. У меня же нет ПТСР.
— Может, вы думаете, что у вас нет?
— Тут можно философствовать очень много. Вообще, люди, которые говорят "Мне снятся лица убитых противников, я не могу по ночам спать, просыпаюсь в холодном поту", что "Мне снятся кошмары, как я людей убивал" – я в такие вещи не верю. Это, по сути, ПТСР, говорят, но я не верю, нет такого.
— Погодите, это, возможно, вам не снилось?
— Из всего моего большого круга общения военных никому не снилось такое, никто не просыпался в холодном поту ночью. Мне один-единственный кошмар приснился ночью – это после того, как психолог пришел и говорит: "Тебе снятся кошмары?". Я говорю: "Не снятся". И вот один мне кошмар приснился. С психологами нужно аккуратным быть.
— То есть вы за то, что не нужно общаться с психологами?
— Смотря какой психолог, есть хорошие психосоматики. Один был на реабилитации и помогал лечить мне колено, я скептически отнесся, но его сеансы психосоматики действительно очень влияли на выздоровление, я ощущал то, что происходило. Обычные психологи – я не думаю, что они чем-то помогут. Военный психолог, который реально воевал, был на фронте и который понимает, что надо говорить военным, то, может быть, он будет полезным.
— Если вы не верите в то, что существует ПТСР, то в какие последствия войны вы верите?
— Есть два типа военных: люди – не наемники, но живут войной, для некоторых это философия, и люди, которых война призвала защищать родину. И те, и те воюют хорошо. Но просто первые могут заниматься авантюрными операциями, потому что интересно и они всю жизнь будут воевать и никогда не отступят от этого. И люди, которые воюют по зову долга, им нужна просто победа, окончание войны и они могут вернуться в мирне життя. Вторые люди, они, по сути, вряд ли могут чем-то там страдать, но они могут устать от войны, они скажут: "Я устал, я отвоевал 2 года, хватит, мне нужно отдых". Да, скорее всего, они могут устать от войны, у них, может, и будут ПТСРы, по их словам, в таком духе. У первой категории вряд ли.
— А вы от войны не устали?
— Я? Не.
— Вы ее очень, как по мне, романтизируете, нет?
— Войну? Есть в ней что-то прекрасное.
— Что?
— Во-первых, сама атмосфера, такие события происходят раз в полвека, раз в десятилетие, война не всегда бывает. Война, где решается судьба целой страны, нации, народа. Ты оказался в этот момент, ты сейчас, здесь и ты делаешь историю. Нельзя пропустить этот момент, нельзя уйти в сторону для того, чтобы оказаться где-то за бортом этой лодки, поэтому это шикарно, что я оказался вовлечен в эту судьбоносную историю, потому что это яркая история.
С момента Майдана у меня было приковано внимание к Украине, а когда началась война, я уже тогда понимал, что пора как-то помогать Украине и выехать из россии. Мы, как могли, в самом городе Сыктывкаре проводили пару митингов проукраинских в поддержку Украины и фсб начало, по сути, нас прессовать, возбуждать уголовные дела с нуля. Я уже тогда понял: либо я еду в Украину защищаю с оружием свободу, либо в тюрьму сяду. Я и приехал в Украину. В самом городе Сыктывкаре невозможно было бороться против системы, ни митинги, ни акции в принципе не давало толку, потому что ты, по сути, маленькая единичка, маленький винтик. Поэтому я уехал в Украину и здесь гораздо эффективнее могу противостоять войскам россии, нежели там было, в Сыктывкаре – месяц поборолся бы и в тюрьму сел бы.
О РОССИИ И РОССИЯНАХ
— Чем вам не нравилась система?
— Она по сути антинародная, у нас тотальная слежка, тебя могут посадить за лайк элементарный, за репост могут посадить. Безнаказанность правоохранительных органов, могут "мусора", извините за выражение, полицейские забить, посадить на 10 дней, выпустить и сказать: "Все, либо ты молчишь либо еще раз посидишь". Беспредел, нищета в стране. В россии достаточно и природных ресурсов, и людей, и производства, где можно, по сути, в стране привести в порядок. Элементарно, когда выезжаешь за москву, не везде есть свет, не везде есть газ, не везде есть даже дорога. Такой срач – ужасно.
— А почему при таких условиях россияне в очередной раз переизбирали и переизбрали путина тогда?
— Я сомневаюсь что путина избрали. Да, может быть, 70+ возраст – они уже к якобы стабильности... Проблема в том, что люди, которые жили при Ельцине, – полная разруха – и при путине… путин – да, немного порядок навел, образно. Тем не менее, это гораздо было лучше, чем при Ельцине – было совсем хреново в стране. И они думают: если не путин, то будет еще хуже, – это раз. И нет реально оппозиции, нет человека, который может сказать: "путин – не то, я могу лучше сделать" – таких людей нет. Соответственно, людям и выбирать-то нету чего. Нет сейчас галочки "против всех" – либо за того, либо за того. И берем во внимание, что фальсификацию бюллетеней никто не отменял.
— Как думаете, когда-то отношение россиян изменится к украинцам или нет? Или если они уже возненавидели нас, то вряд ли изменят свое отношение?
— Сложно будет им, конечно, поменять в голове то, что десятилетиями вбивалось. Я думаю, следующее поколение, если оно будет в россии более разумное, то нынешнее поколение, скорее всего, вряд ли. То же самое, что украинцы теперь русских тоже ненавидят и это никуда не деть, как бы ты ни говорил, что не все русские плохие, оно все равно в голове останется. Потому что война пришла, есть убитые и в семье каждой кто-то кого-то потерял и это не отменится.
— Вы сейчас как – на доске позора в Сыктывкаре?
— Не знаю, никто из друзей не скидывал фотографии мои на доске позора, в принципе, все там знают что я здесь, но гневных… Одно-единственное видео было про меня в Сыктывкаре, что я уехал сюда и воюю, но это и все, максимум. Сжиганий моих фотографий не было.
— российские добровольцы сейчас находятся на территории российской федерации, собственно, они пошли на выборы, как тогда сказали, и по факту там остались. Как вы оцениваете их операции и как считаете, как это может повлиять на текущую ситуацию?
— Общую картину войны оно, конечно, не поменяет. То, что делают на границе с россией, в Курской области, оно, по сути, необходимо для того, чтобы россия стянула туда войска. Мы можем реально не вот так вот, мелкими точечными акциями, а с другой стороны, там шороху навести хорошего я думаю, не целесообразно. Но такие акции нужны, они были и во время Бахмута и сейчас нужны, чтобы мы могли оттянуть с фронта туда войска, на фронте тяжеловато. Опять же, для пропаганды оно очень хорошо.
— А вы думаете, как-то эта ситуация повлияла на отношение россиян, проживающих на тех территориях?
— Я думаю, да.
— Что, Белгород "опомнился"? Не думаю.
— Не думаю, что полностью опомнился, понятно, что есть люди, которые пострадали, они все-таки поняли, что война не есть "там", за границей, война у них под порогом. Но я не думаю, что они прям начнут кричать: о, путин какой плохой, что натворил?! Скорее всего, они скажут: у, украинцы опять напали, "бандеры"! Скорее всего, так будет. Добровольцы, которые осознанно хотели здесь воевать, они сюда вернулись. Люди, которые, может быть, со временем очнутся в россии, им будет сложно просто уехать, нужно через Европу, а это куча документов, проверок, больше проблем. Если бы была какая-то упрощенная программа, может быть, можно было бы перетянуть достаточно людей, но, опять же, где гарантия, что какой-то завербованный фсбшник не придет?
— Вам бы хотелось повоевать на территории российской федерации?
— Наверное, да. Я вообще сам по себе хочу повоевать на всех кусках фронта, мне интересно везде побывать, чтобы я сказал, что был там, там, там. Поэтому, думаю, если будет возможность где-то там на той территории, то, думаю, да.
О БОЕВОМ ПУТИ
— Вы на каких участках фронта побывали с начала полномасштабного вторжения?
— Киевская область, чуть-чуть Мариуполь, Бахмут и Авдеевка.
— Авдеевка – это вот-вот?
— Нас бросили на Авдеевку для того, чтобы мы: А – отбросили противника подальше от последней дороги, по которой мог выйти гарнизон из Авдеевки, и Б – держать оборону, пока весь гарнизон не выйдет. Первые три дня мы штурмовали частный сектор, я непосредственно за свой взвод говорю и роту.
— Сложно было?
— Да, было сложновато, даже не то что сложно сам штурм – концентрация противника. Против одной нашей бригады было семь бригад плюс превосходящее большинство в артиллерии, 120-ка – это минимальный был снаряд, 152-ка, КАБы и, само собой, авиация. Мы не могли ответить практически ничем. Было, но очень мало, недостаточно. Притом, что все было разрушено и время на подготовку… Но, тем не менее, мы за три дня смогли зачистить свой сектор, который должны были зачистить, дать благополучно выйти гарнизону и спустя три дня чуть-чуть назад оттянуться и уже держать линию обороны в сторону "Коксохима", чтобы оттуда вышел гарнизон, это еще три дня было. Суть в том, что большие сложности – это то, что шесть дней ты не спишь.
— Вообще не спали шесть дней?
— Вообще не спишь. Ты максимум можешь минут 20 вздремнуть, часа полтора побегать, еще минут 20 – в таком режиме. Поначалу, когда людей хватало, ты еще мог заменяться сменами, дежурить, поспать, но каждый день, само собой, есть контуженные, есть "трехсотые", которых нужно на эвакуацию, и у нас гарнизон потихоньку уменьшался, поэтому последние дни были немного тяжелее. Постоянные взрывы – вроде и пофиг то, что оно рядом падает, но тот же взрыв, ударная волна постоянно по голове бьет, ты ощущаешь. Вроде это не контузия, но голова начинает болеть все равно. Опять же, новенькие – за ними надо немного следить.
Для меня "страшно" – это больше как шикарная операция: чем на войне хуже, тем для меня приятнее. Да, я такой немного, с головой… Поэтому полет в Мариуполь был, мне очень понравился. Это, наверно, Хромово, крайне тяжелая была операция, эффективная, но в то же время ужасно тяжелая была, по сути, это не наш даже сектор, мы воевали в районе Клещеевки у Курдюмовки, посередине. У нас там тоже была "дорога життя" называлась, это единственная последняя дорога, которая соединяла Бахмут, и противник практически добрался до дороги. И наша задача была собрать три штурмовые группы и зачистить эти окопы для того, чтобы оттянуть противника подальше. Первая – опять же, превосходящая сила артиллерии, противник бил всем, чем можно. Это просто окопы, там нет, по сути, укрытий и куча FPV, куча скидов, которые видят, где ты двигаешься, там не спрятаться. Это грязь, это ужасная погода, шел дождь, грязь, все это налипало и буквально 40 метров прошел – все, ты выдохся, у тебя тонна грязи на обуви, поэтому очень сложно. Вообще сам по себе штурм – не самая легкая работа, но, тем не менее, мы ее сделали, дважды рядом прилетала артиллерия, падала, чудом не задела, но то, что воронки были. Бывало, что из-за грязи глубоко заходил снаряд и осколки не сильно разлетались. В принципе, мы благополучно все зачистили, это была такая первая операция у нас, вообще не только у нас, когда каждую штурм-группу вел коптер и говорил, куда двигаться, через сколько противник, в какой яме противник, и у нас в штурмовой группе знали, что там творится, буквально в 30-ти метрах за углом. Это был прям шикарно, поэтому мы с минимальными потерями все зачистили, передали смежным подразделениям позиции. Я, кстати, там мениск получил, потому что все это в грязи, и у меня там разрыв мениска был.
— Есть ли операция, на которую вы никогда не согласитесь? Никогда. Вот завтра вам скажут: "Иди на что-то". А вы: "Пойду на все, кроме этого".
— Если это касается операций, которые нам дает наша бригада, командование, я на все пойду, потому что я во всех уверен операциях. У нас нет таких операций, которые безумно, смертельно, не нужно – такого не было, все операции обоснованы были и выполнимы, поэтому на эти операции соглашусь. Если бы мне предложили какое-то отдельное подразделение и сказали: иди туда, не зная куда, и делай то, не зная зачем – я бы не пошел.
О МАРИУПОЛЕ
— Полет в Мариуполь насколько был опасным конкретно для вас?
— Вообще сам по себе полет на вертолете через 40 минут по рашки территории – не самое безопасное.
— Это какой период был?
— 24 марта.
— Какая у вас задача там была?
— Усилить гарнизон личным составом и максимально доставить противотанковые снаряды, гранатометы, точнее, вот.
— Как это происходило? Это ваш первый полет был?
— Да, первый полет, как раз моя мечта сбылась – полетать на вертолете и поучаствовать в уличных боях. 23 февраля в Днепр приехали, до того момента мы не знали, как будет происходить операция. Нам объяснили, что мы летим на вертолетах, максимально загружаем боекомплект и очень низко, вдоль балок будем лететь, плюс-минус 80 минут будем лететь, 40 минут мы летели по нашей территории и 40 минут по вражеской, высаживаться на "Азовстали" и усиливать гарнизон по флангам, вокруг Мариуполя, держать оборону для будущего разрыва кольца и вывести, чтобы гарнизон был. Мы все прекрасно знали, что это прям очень маловероятно, но, тем не менее, мы согласились полететь.
В Мариуполе приземлились где-то в 5 утра, в 6 утра, гарнизон азовский нас забрал, привез в частный сектор и нас распределили по гарнизонам, я с ребятами попал на правый фланг, в район проспекта Мира, и мы там держали, по сути, 2-3 девятиэтажки, соединенные арками, за проспектом был противник, мы были на стороне той.
— Совсем-совсем рядом?
— Да, дистанция 30-50 метров.
- Смотрите также: "Это мог быть мой полет в один конец": летчик Евгений Грушецкий о "миссии самоубийц" в оккупированный Мариуполь – "Кто с Мирошниченко?"
— Там получили ранение, в Мариуполе?
— Да, на шестой день, не особо долго повоевал.
Нас на утро подняли, у нас бойцы попали в засаду, нам нужно было найти их, мы выдвинулись на точку сбора, там начали делиться на группы, для того, чтобы прочувствовать свой сектор. И мина прилетела во двор, осколки попали в стену и от стенки по нам, рикошетом. Нас четверых ранило, потом еще двоих ранило, в итоге у нас один истек кровью от множества осколочных ранений, сидели в подвале, ждали эвакуацию. Подъехал БМП, нас загрузили и отвезли в больницу. Противник уже был сзади, потому что когда грузились в БМП, по нам уже начал противник открывать с 9-этажки стрельбу. Там нас ребята смогли прикрыть огнем и мы смогли благополучно выехать в больницу. Утром меня уже врач осмотрел, говорит: "Осколок я не могу достать, потому что нет ни средств, ни возможности его достать". А уже под вечер мы узнали, что был еще один рейс вертолетов на утро.
— А вы хотели ехать из Мариуполя?
— Нет, я не хотел выезжать, я вообще изначально думал, что у меня пустяковая рана, маленькая, сантиметр была ранка, я не думал, что там все серьезно. Я предложил доктору: я могу остаться, поваляюсь недельки две и нормально смогу? Говорит: "Нет, надо ехать, если место останется для сидячих, ты поедешь". В первую очередь идут тяжело раненые и лежачие, там был большой рейс и, насколько я знаю, 5 вертолетов прилетело и места хватило всем, даже сидячим, и меня эвакуировали. Ну и на обратном пути один вертолет противник сбил с ранеными, наш вертолет подбили, двигатель один, но он долетел. А вот второй упал, он буквально немного не долетел до зоны "розмежування" – як правильно по-украински?
О ГРАЖДАНСТВЕ
— Вы считаете себя гражданином Украины сейчас?
— Я не гражданин Украины.
— Внутри?
— Больше да. Я б не назвал себя россиянином, в том понимании, которое сейчас есть. Я могу себя назвать русским, но это не те русские, которые, допустим, есть. русские, которые здесь воюют за свободу и пытаются бороться против системы, – да, можно назвать русским. Тех, кто сейчас в россии живет, – я бы назвал их не русскими, а россиянами. Это биомасса, которая живет в своем вакууме.
— Почему вы не можете получить гражданство Украины?
— Наверное, потому, что нет реального законопроекта, который действительно мог бы дать возможность добровольцам получить гражданство, – это раз. Во-вторых, дважды подавался, третий раз подаюсь, но уголовные дела просто стопорятся в миграционной службе. Но мой знакомый разговаривал, объяснял, что этот человек воюет, у этого человека есть награды и за 10 лет он доказал, что может получить гражданство. Он говорит: я не буду принципиально русским давать гражданство. Вот просто принципиально. Ему объясняют, что "ты здесь сидишь, не защищаешь свою страну, не воюешь, а этот человек воюет и ты не можешь ему дать гражданство?". Не знаю, может быть, ему Европа запрещает, может, ему россия что-то сказала, я не могу этих причин знать, но, тем не менее, это есть, это факт: гражданство не получить, сколько бы я ни пытался.
— Что вам в Украине не так?
— В Украине не так? По сути, в большей степени все "так", но, опять же, 10 лет войны – и у нас нет элементарного: нехватка патронов, снарядов. Такое чувство, что не все хотят победы. Изменчивость людей играет роль. Если в начале войны люди очень активно помогали, то сейчас все больше и больше люди перестают помогать. Хорошо, есть волонтеры, которые пытаются и очень сильно помогают, но, тем не менее, становится все сложнее, и для большинства людей война все таки не в Украине, а на границе где-то.
О БУДУЩЕМ
— Вы хотите дальше оставаться в Украине, жить здесь постоянно, строить семью, чем-то здесь заниматься?
— Да, мне нравится жить в Украине, мне здесь нравится, я так и так останусь здесь жить. Переезжать куда-то в Европу точно не хочу, я здесь останусь.
— Если вы не мечтатете вернуться в Сыктывкар, то о чем вы мечтаете?
— Если не брать за победу в войне, это очевидно, то наверно, все-таки, чтобы у меня дети жили здесь, в Украине.
— У вас есть дети?
— Нету.
— Вы не женаты?
— Да я даже не могу... у меня нет гражданства, ни загранпаспорта, я даже расписаться не могу элементарно.
— Победа – как вы ее видите сейчас?
— Победа – это все-таки освобождение территорий, понятно, это очень проблематично.
— Как?
— Чтобы нам освободить территорию, нам нужно больше людей мобилизовать, подготовить, нам надо больше боеприпасов, нам больше арта важнее, чем F16. F16 не сильно сыграет роль на каком-то общем фоне, на участках – да, нам нужно больше снарядов для артиллерии – 120-ка, 152-ка, это гораздо нам нужнее и, соответственно, сильная поддержка Европы, США для ослабления россии. Пока мы россию не ослабим, а мы ее никак не ослабляем, никакие санкции ее не ослабляют, производство делает, уже на военные рельсы полстраны стало, поэтому очень сложно это сделать. Мне хотелось бы верить, что мы это победим и дойдем до конца, но это сложно. Тем не менее, мы будем стремиться к этому.
— Сколько лет война може продолжаться?
— Сейчас начался очень сложный период на фронте, противник идет и мы не можем пока, мы сопротивляемся, оборону держим, но, тем не менее, противник потихоньку просовывается. Я думаю, в этом году будет плюс-минус более ясно – уже такая общая картина, насколько все либо хорошо, либо очень плохо. Но, по сути, россия может вести войну долго, пять лет может вести смело, у нее позволяют ресурсы, мы не можем позволить себе такую долгую войну, поэтому, я думаю, либо мы это сделаем, победим, либо снова найдутся люди, которые захотят ее заморозить.
— Давайте первый вариант. Я вас очень благодарю за разговор, вы мне не показались Барсиком таким мягким и пушистым – почему-то я увидела совсем другого человека. Я вас очень благодарю за то, что вы делаете, за то, что вы приехали в Украину, надели форму и защищаете нас. Желаю вам получить гражданство наконец. Огромное вам спасибо.
- Смотрите также: Сколько будет продолжаться война и каким может быть ее итог – Герой Украины Илья Жеведь в "Кто с Мирошниченко?"
Поддержите журналистов "5 канала" на передовой.
- Вносите свой вклад в победу – поддерживайте ВСУ.
Главные новости дня без спама и рекламы! Друзья, подписывайтесь на "5 канал" в Telegram. Минута – и вы в курсе событий.